Работа нотариата в блокадном Ленинграде
Сергей Корнилов, нотариус
Алла Максимова, нотариус
"Работу надо любить…."
В истории Санкт-Петербурга (Петрограда, Ленинграда) было много тяжелых месяцев и сложных моментов. Но самыми страшными днями, в течение которых город и его жители были поставлены на грань вымирания, были 900 дней блокады. 8 сентября – один из самых грустных дней в этой летописи. В этот день в 1941 году после тяжелых боев вокруг Ленинграда замкнулось кольцо фашистской блокады.
Утро 22 июня 1941 годы было солнечным и теплым. В полдень по радио объявили: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили нам сделать следующее заявление: сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории».
«Это событие, - вспоминает Татьяна Исааковна Блоштейн, - я в тот момент не осознала. Всем хотелось верить, что это какое-то временное явление. Но в первую же ночь с 22 на 23 июня была первая воздушная тревога. Затем воздушные тревоги стали частым явлением в это лето, люди начинали привыкать к реву сирены. Хотя воздушные тревоги были часты, сначала бомбежек не было совсем. Началась эвакуация. Мою семью хотели эвакуировать, но мы остались в Ленинграде.
Вечером 8 сентября, в 18 часов 55 минут на Ленинград обрушился невиданный ранее по ударной мощи налет вражеской авиации. Только за один заход бомбардировщиков на город было сброшено 6327 зажигательных бомб. Черные клубы дыма от 178 пожаров потянулись к небу. От немецкой бомбежки загорелись Бадаевские склады. Горели мука, сахар.
Начались практически ежедневные бомбардировки. С первых дней сентября в Ленинграде были введены продовольственные карточки. Закрылись столовые и рестораны. Весь скот, имевшийся в колхозах и госхозах, был забит, мясо сдали на заготовительные пункты. Кормовое фуражное зерно перевезли на мельницы с тем, чтобы перемолоть и использовать в качестве добавки к ржаной муке. Администрацию лечебных заведений обязали вырезать из карточек граждан, находящихся на лечении, талоны на продукты за время их пребывания в больницах и отдавали работоспособному населению. Такой же порядок распространялся и на детей, находившихся в детских домах. Занятия в школах были отменены до особого распоряжения. Закрылись коммерческие магазины. С 12 сентября нормы продуктов, выдаваемых на руки, были уменьшены. Но они были еще терпимы: рабочим выдавали по 400 г. хлеба, служащие получали по 300 г. 9 ноября немцы захватили г. Тихвин. Нам объявили, что там были ленинградские продовольственные базы и, в связи с этим, норму хлеба убавили до 300 г. рабочим и до 200 г. служащим вскоре норма еще снизилась до 250 г. рабочим и 125 г. служащим.
В декабре перестали ходить трамваи. Не было дров, перестали действовать водопровод, канализация. Не было электричества. Люди все были бледные, худые, опухшие, с водяными мешками под глазами. Люди отдирали обои, на обратной стороне которых сохранились остатки клейстера. Чтобы заполнить пустые желудки, заглушить ни с чем несравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи: ловили грачей, яростно охотились за уцелевшими кошками или собаками, из домашних аптечек выбирали всё, что можно употребить в пищу: касторку, вазелин, глицерин; из столярного клея варили суп, студень…»
А вот строки из писем, изъятых военной цензурой (из архивных документов управления ФСБ по С.-Петербургу и области [материалы Управления НКВД по Ленинградской области]).
"…Наш любимый Ленинград превратился в свалку грязи и покойников. Трамваи давно не ходят, света нет, топлива нет, вода замерзла, уборные не работают. Самое главное - мучает голод".
"…Мы превратились в стаю голодных зверей. Идешь по улице, встречаешь людей, которые шатаются, как пьяные, падают и умирают. Мы уже привыкли к таким картинам и не обращаем внимания, потому что сегодня они умерли, а завтра я".
"…Ленинград стал моргом, улицы стали проспектами мертвых. В каждом доме в подвале склад мертвецов. По улицам вереницы покойников".
Однако город продолжал жить. Татьяна Исааковна вспоминает, что в эти страшные дни без света, без воды, лишенные вестей от уехавших близких, в квартирах с выбитыми стеклами, закопченных и пропахших нечистотами, люди часто не выдерживали и погибали. Веру в победу они все равно не теряли. 25 декабря был незабываемо радостный день – стало известно о прибавке хлеба с 250 до 350 г. У служащих была прибавка со 125 до 200 г.
«Во время блокады работало только две нотариальные конторы, - вспоминает Татьяна Исааковна, - Наша нотариальная контора, расположенная в доме 44 по Невскому проспекту, и нотариальная контора, расположенная на улице Ракова, которую впоследствии закрыли. И на весь Ленинград и Ленинградскую область продолжала работать только одна, она называлась «Первая государственная нотариальная контора». В эту контору ходило все население города. Очереди были огромные, по Невскому проспекту до улицы Бродского. Люди умирали массово, родственники умерших приходили снимать копии свидетельств о смерти для получения страховок, для оформления наследства. Работало в ней только два нотариуса: старшим нотариусом – Ефросинья Петровна Толкачева, а заместителем у нее был Михаил Александрович Лебедев.
Нотариальная контора во время войны работала в полном режиме с десяти утра до пяти вечера, с перерывом на обед с 13 до 14 часов. Дисциплина была очень строгой, мы не имели права опаздывать на работу. Я жила в то время с мамой около Польской церкви. Это 30-40 минут пешком по морозу. На работу требовали приходить раньше. Работу надо любить, а я прошла хорошую школу. Я сидела одна на приеме. Нотариус подписывал документы, оформлял сделки. Было в помощниках несколько секретарей. Ну, например, я сижу, принимаю документы, очередь стоит невозможная. Две женщины помогали. Одна читала документы, а мы его сверяли. Потом один секретарь ставила штампы, потом была еще один секретарь, которая только штампы заполняла, записывала действие в реестр. Потом относили на подпись к нотариусу.
Город в блокаде, а все инфраструктуры работали. Город жил, рынок был. Деньги за услуги нотариальной конторы принимала я. Я же их носила в банк. Никаких растрат не было. Хотя денег выдавали очень мало: их переводили на книжку, отпускные тоже переводили на книжку. Когда кончилась война, деньги выдали. Но надо сказать, что никто бы в отпуск и не пошел. Если вы приходили на работу, вам выдавали похлебку из сои или картофельные очистки. А если заболел, то все. Вот я, когда мы были на окопах, заразилась тифом. Молодая девчонка, меня в госпиталь приняли, остригли, а есть не давали. Не принимали тогда без продовольственных карточек. Это понятно, им же тоже надо было за что-то продукты получать.
Благодаря нашему старшему нотариусу Толкачевой, нам удалось прикрепиться к кафе «Киви сава», это на Невском 44. Утром приходили в кафе и нам давали горячую воду, кусочек хлеба и немножко соевой каши. В обед – только горячая вода.
Зимой было очень холодно. В здании над нами располагался 20-й трест, который для обогрева возил ящики, и они с нами иногда делились – то ящик нам дадут, то картон, чтобы буржуйку топить. Работы было много. Конечно, все мечтали о будущем. Мне хотелось знать, что будет, как мы будем жить, когда война закончится».
Татьяна Исааковна Блоштейн любила повторять: «Копия – основной документ нотариального производства!» Не согласиться с этим трудно. Как же важны оказались эти копии после блокады: реестровые книги нотариусов, куда записывались все действия, включая копирование. В город возвращались тысячи эвакуированных детей. Списки были у сопровождающих, но и сопровождающие и дети в дороге болели и умирали. Списки могли пропасть, сгореть, да мало ли несчастий во время войны. И в самом городе домовые книги, архивы жилищных контор могли попасть под бомбежку или обстрел и быть уничтожены. А вот реестровые книги, если родители обращались в нотариат, многим смогли помочь – подтвердить, что ребенок житель города. Дети находили родителей, родители – детей. Бумаги нотариальной конторы помогали людям продолжать жить, искать и чтить память близких и родных людей.
Примечание редактора: Эта статья написана благодаря сохранившейся магнитофонной записи интервью Корнилова Сергея с Татьяной Исааковной в 2002 году. Блоштейн умерла в ноябре 2009 года.
Во время блокады в Ленинграде также жили: Быстрова Надежда Ивановна, Колгушкина Вера Алексеевна, Ташлыкова Труда Алексеевна, Третьяков Лев Иванович, Федоров Юрий Александрович, Федулова Нина Андреевна, Ханина Лидия Николаевна. К сожалению, этих людей тоже уже нет с нами.
Знаком «Житель блокадного города» также награждены: Дмитриева Зинаида Ивановна, Мартынова Маргарита Павловна, Мещерова Алия Халимовна, Юрова Галина Александровна.
Экспозиция, размещённая в Нотариальной палате Санкт-Петербурга показывает, как мог выглядеть кабинет нотариуса в это время:
Фото Елены Черкасовой